ПОСЛЕ СУПА
  
  
  
    []
  Анри Мари Раймон Тулуз-Лотрек: "Имаго c 008" (гуашь, 2004)
  
   Душной июльской ночью парикмахерша Наташа Имагина фиолетовыми ногтями расчесывала на целлюлитных бёдрах волдыри (обцеловали комары-ухажеры сраные) и жала мышем на вход в записнуху. Имагина сидела перед LCD-монитором (последним папиным подарком) как привинченная. Сердце Имагиной ныло: снова всё было забито обидными опускалками в её адрес и от имени её же фиолетового ника 'Имаго'. Другая на месте Имаги после такого никогда бы не сунулась в записнуху. Но природа, изготавливая в своё время Имаго, недосмотрела и развила в женском, в общем-то, существе грубость типичного кобла и бойкость натуры в ущерб бойкости ума. В чате в это время занудно флудил друг Имаги наркоша Неуронов Иван, заштатный редактор новостных программ в Останкино, уже наширявшийся и по её телефонной мольбе запустивший на всю ночь флудильную программку. Ровные строки капслока с однообразно тупым Имагиным текстом (посланным Ивану имейлом) мостили экран монитора. В щелочках маленьких Наташкиных глаз отражалось частое мелькание браузера. Ещё, кроме Вани, у Имаго в чате была группа поддержки, состоявшая из прыщавых малолетних мутантов, цеплявших хламидий раньше, чем начиналась их половая жизнь.
   Сама Наташка была зрелой девушкой с окраины Москвы, из бойцовского района, давшего имя одной из авторитетнейших банд. Отец Имаги вписался в район с конца 80-х, с начала 90-х в одноименную банду, первым приватизировал сразу все туалеты района, построил ещё два у МКАД, но позже, подставленный конкурентами, сел в Бутырку надолго (со слов адвоката, - на политической почве). Наташка осталась одна.
   Внезапное затишье в чате вернуло Наташке память и она вспомнила о супе, который начала варить задолго до последней сессии двухлетней сетевой войны. Суп был нужен не Наташке, а приезжему Карену, шлявшемуся по Москве без регистрации, вечно без денег, вечно голодному. Карен был армянин, толк в еде знал, но обстоятельства заставляли его мириться с Наташкиной баландой, только бы поесть и переночевать, заодно и перепихнуться, что для 57-летнего Карена было последним делом, а для 24-летней Наташки Имагиной было делом первым. Стала бы она просто так варить суп, отвлекаясь от боёв в чате, если бы не предвкушала запах немытого потного армянского тела, седеющих волос на мошонке Карена и жарких его слов, которых, - скажу истины ради, - было куда больше, нежели самого дела.
   Наташка промчалась в кухню метеором, сорвала крышку с кастрюли и вбросила в булькающее варево лаврушки и щепотку хмели-сунели, припасённого нарочно для Карена. Достала из висючего шкафчика нераспечатанную упаковку новой, не опробованной разрекламированной приправы, вскрыла её ногтями и всыпала часть содержимого в кастрюлю. Странный, дурманящий, но приятный аромат разлился по кухне, а на поверхности супа образовалась рыжая пенка, дошла до краёв кастрюли и осела сама, решив, вероятно, что пачкать плиту негоже.
   Остренько будет - помыслила Наташка, воображая член Карена, набухающий в благодарность за приправу в супе. Наташкины мысли о намечавшемся сексе занеслись высоко и вовсе отвлекли бы Имаго от продолжения сетевой войны, если бы она тут же сразу не подумала бы о доблестной московской милиции, которая очень могла помешать её любовным утехам. Карен был добрый армянин и с милицией говорить не умел. Как только к нему подходили две фуражки, требуя документы, Карен печальными глазами начинал смотреть в сторону милицейского УАЗика, наперёд зная, что этим транспортным средством его доставят на 5-6 часов в ближайший обезьянник и...прощай суп. Когда такое случалось, Карен заваливался к Имаго уже поутру, часиков в 5, будил её короткими, но бесконечными звонками в дверь, разъярённая полусонная Наташка, матерясь и багровея от обиды за ещё одну бездарно проведённую ночь, хлестала Карена по щекам, словно напившегося мужа. Карен робел, жался к косяку соседской двери и бормотал:
  
  - Вай, Натащь, защем так, миня задэржаль, но я парышол...
  
  Имаго захлопывала дверь и плюхалась на софу досыпать, сопя от обиды и ненависти к Карену и милиции одинаково.
  Наташка прикрыла кастрюлю с супом на треть, чтобы не убежал, по пути в комнату задавила тапком огромного светло-рыжего таракана, снова убеждая себя, что это последний из той стаи, которую она протравила с неделю назад (каждый вечер она давила последнего из этой стаи), выключила свет в кухне и прыгнула за компьютер. Записнуха уже обновилась:
  
  Имаго: Ковыряючи в носу
  Я нашла осу в носу -
  - Даже осы западают
  На Имагину красу!
  
  В чате обозначилась Мелисса со своим ником цвета гусеницы, Имаго подозрительно пялилась в монитор - не клон ли. Но Мелисса, завидев Имагу, сразу заверещала:
  
  Мелисса: Имочка, не обращай внимания, это он от зависти
  Имаго: Мел, плевать я хотела на старого хача.
  
   Нет, не стишки бесили Имагу, её бесила безвыходность положения. Пытаясь любыми способами унизить потешавшегося над ней весельчака лет сорока пяти, она знала, что весельчак-то был с именем: его имя, наружность, вкусы и профессия чатланам хорошо известны. А она панически боялась открыть себя. Да и что толку себя открывать, что могла она предъявить весельчаку перед своими сетевыми друзьями? Целлюлит, парикмахерскую и пожилого Карена? Неравенство положений с весельчаком особенно её и бесило. Для начала она придумала называть его "старый хач", хотя сама с минуты на минуту ждала пятидесяти семилетнего армянина. Но это не возымело никакого действия. От бессильной злобы Имагина, надеясь на безнаказанность, решилась уже на чистую уголовщину. Она выкрала фотографии весельчака на его представительском сайте и снабдила эти картинки подписями, сообразуясь со своим остроумием, не то что оставлявшим желать лучшего, но и не обещавшим вообще когда-либо родиться. Имаго разместила всё это на быстро-быстро созданной ею страничке. Страничка была всего одна, а сервер на всякий случай буржуйский и, разумеется, бесплатный. И это возымело действие! Был успех у прыщавых мутантов, которые при заходе на сайтик впадали в иллюзию выздоровления от хламидиоза.
   Как только Имага ни изгалялась, выуживая из Яндекса всякую крупицу, всякую малость сведений о своём виртуальном обидчике. Как-то в сетевом захолустье она нашла всего одну фразу давно разоблаченного гэбэшного стукача и провокатора, с помощью которой он, спустя двадцать лет, походя пытался переложить свои стукаческие грешки на невинных людей, в том числе на имагиного сетевого врага. Через 10 минут чат и записнуха пестрели Наташкиной находкой, флудёрская программка заработала на полную мощь: теперь он уже был "хач-стукач". Подловатая лживость оформилась у Имаги ещё в школьные годы. Оставаясь посмешищем вплоть до 10 класса за недалёкость, прыщи и потешную манеру речи, Имаго исподтишка распространяла грязные слухи о самых чистых ребятах, мстя им за насмешки и за полное безразличие к своей персоне.
   И вот всё повторялось. Уже виртуально со "старым хачем-стукачем". Точно зная - кто её обидчик в реале - Имаго не гнушалась пользоваться таким преимуществом, вместе с тем понимая, что завидовать ей он не мог: нечему было. Ну не парикмахерской же или LCD-монитору, не тараканам или Карену завидовать. Как ни сопротивлялась Наташка Имагина, а вынуждена была сознавать, что реал сильнее виртуала (как правда сильнее лжи). Она точно знала, что в жизни "старого хача" всё путём, что в этой настоящей жизни она не может ему ничего возразить и противопоставить, что он трахается с кем хочет, увлекая умом, талантом и обаянием, а она - 24-летняя девка - с трудом нашла себе шестидесятилетнего армянина-нелегала и вот теперь варит ему суп, что папа её в тюрьме, а мать давно в Турции. Осознавая это, высмеиваемая "старым хачем" в сети изо дня в день, Имаго медленно погружалась в уныние. Теперь и любимые лыжи зимой не спасали. Выйдя на лыжню, разогнавшись, скатившись с горки, Имаго, вместо того, чтобы держать темп, замедлялась, мысленно окуналась в помоешную атмосферу чата и начинала искать новые способы борьбы со "старым хачем". Пару раз, отвлекшись, она падала в снег, чего раньше никогда не бывало.
  
  Мелисса: Имка, сегодня одна?
  Имаго: Пока да, но скоро приедет любовь :)))...
  
  Имаго, разочарованная вялым утешением Мелиссы, резко вышла из чата, запустила оутлок, но, когда замелькало свежее мыло, на экран, словно нарочно, невесть откуда сели две сношающиеся мухи, одна верхом на другой.
    []
   (те самые)
  
   Имаго хотела убить мух сразу, но то, чем они занимались, напомнило Имаге о Карене, который всё не приходил и даже не звонил ей со своего раздолбанного LG. Имаго с минуту пристально смотрела на мушиное порно, потом убила сношающихся перед её носом мух и ринулась в кухню.
   Очевидно, суп был готов. Суп получился борщ не борщ, харчо не харчо, щи не щи, пити не пити. Горох соседствовал со свеклой и капустой. Вся надежда была на приправу. Имаго потушила конфорку, уже было направилась в душ, но резкий школьный звонок нарушил планы. Имаго ринулась к входной двери, она точно знала, что это долгожданный Карен, но всё же энергично спросила: - Кто? -
  
  
  karen []
   К а р е н (фотография школьных лет, дата не установлена)
  
   За дверью послышалось: - Натащь, эта я Карен парышол!
  
   Имаго, едва сдерживая радость, открыла дверь и впустила в квартиру любовь.
  Любовь, как всегда, сильно пахла и очень хотела есть.
  Карен разувался медленно, Имаго поняла, что в душ она его пропустит первым, иначе запах разутого Карена вытеснит из квартиры аромат готового супа.
   Ради супа Карен готов был пройти даже через душ. Пока он стоял под душем, напевая какую-то тоскливую армянскую песню, Имаго вернулась в кухню накрыть на стол.
  
  - Натащь, палатэнэц ест? - раздалось через пять минут из приоткрывшейся ванной.
  
  - Я не приготовила? - Имаго удивилась себе, тут же вспомнила, что война в чате выбила из её головы все прочие мысли и успокоилась - с головой всё в порядке, имела право забыть.
  
  - Сейчас, Карик, сейчас принесу.
  
  Это не был ужин при свечах. OSRAMовская 100-ватка в голубоватом плафоне освещала раскладной кухонный столик, покрытый клеёнкой с пейзажем, хлебницу с бородинским и две одинаковые расписные миски, из которых с разной скоростью поедался Имагин суп, варившийся с полдня, благоухавший замысловатой приправой. На одну поднесённую ко рту Имагину ложку приходились пять Кареновых. Неизвестно, стал бы Карен есть такой суп, не будь он зверски голоден. Но доподлинно известно, что Наташка, нетерпеливо ёрзая на табурете, ждала того, что будет после супа, что должно быть после супа. Из приличия заводя разговор, Имаго спросила:
  
  - Карик, что не позвонил? Ведь поздно пришел!
  - Ара, Натащь, тылэфон забраль мылыц...
  - Сволочи - процедила сквозь зубы Имаго, вспомнив - как грубо мусорня забирала её отца. Сволочи, дали бы мне автомат, всех перестреляла бы тварей.
  - Натащь, нэ сэрдыс, я сам вынават, ара, падашлы рыгыстраций нэт, тылэфон забраль
  
  Карен погрустнел и осоловел от супа. Боясь, что усталый Карен заснёт, не сделав дела, ради которого она варила суп и, собственно, пустила его самого, Имаго быстро прошмыгнула в маленькую уютную комнатку проверить - всё ли готово. Готово было всё: на двуспальной софе постлано свежее, пахнущее Тайдом, индийская палочка прогорела и наполнила благоуханием ночь любви, таинственный розовый полумрак окутывал Имагин альков...
  
   Imago1 []
   Питер Пауль Рубенс "Бёдра парикмахерши" (масло, 2004)
  
  
  - Карик, возьми меня, я хочу - донеслось из душа
  
  Карен вынул изо рта зубочистку, грустно зевнул, вдел босые ноги в шлёпки и поплёлся к алькову. Имаго хотела было уже забраться под одеяло, но, вспомнив про не выключенный компьютер, ринулась к нему. Оказавшись возле него, влекомая хорошо известным ей тягучим омерзительным чувством: входить-не входить, вошла в пустой уже чат, в записнуху и сразу увидела:
  
  Имаго: Мой папа в Бутырке томится,
  Он спит на полу у параши,
  В тюрьме его сделали птицей -
  - голубки и кенара краше
  
  
  
  - Хач носатый, пидар - Имаго выпалила это вслух, автоматически, по привычке, но не расстроилась - ведь сегодня она была не одна, рядом Карен и сейчас начнётся такое, что...короче, плевать она хотела на 'старого хача' и его жалкие стишки.
  
  - Натащь, щто гаварищь, ара? - забеспокоился в алькове Карен, не расслышавший Имагиной ругани и потому не принявший её на свой счет.
  
  - Я не тебе, Карик - откликнулась Имаго, выключая комп, потом прошла в переднюю погасить свет, свет горел ещё и в кухне, носом обнаружила в прихожей грязные носки Карена, брезгливо затолкала их тапком под табурет и, наконец, взволнованно вошла в ту самую маленькую комнатку-спальню, где на разложенной софе её ждала любовь.
  Карен, как и положено стареющему кавказцу, телом был волосат и сед. Когда-то развитые мышцы его рук и ног одрябли, кожа, оставаясь смуглой, покрылась пигментными крапинами, ногти на пальцах ног огрубели и сделались изъеденными грибком. Но общий рельеф его когда-то спортивного тела всё ещё сохранялся, пропорции выдавали в нём мужчину крепкого, повидавшего на своём веку много всякого разного, а подобных Имаго было не счесть. Имаго, жадно вдыхая запах Карена, успевшего вспотеть от горячего супа, сразу прильнула к его паху, заработала языком, а Карен положил свою тяжёлую шофёрскую руку ей на голову, гладил лицо и всё быстрее и жестче вкачивался ей в рот...
   Вся любовь продолжалась около получаса. Начал Карен энергично, но внезапно завис, осоловел и так и не кончил. Как и прежде, в прошлые разы, он возмещал вялость действий обилием словесных ласк. Когда Имаго елозила по всему телу Карена, лаская и облизывая ступни его ног, бёдра, подмышки, пытаясь растормошить его и вызвать в нём любовную агрессию, в ожидании которой она провела весь день, Карен всё это время с ритмичным безразличием гладил её рукою по ягодицам, груди не мял и, уже засыпая, бормотал:
  
  - Мой харощий, Натащь, вах, харощий, хачу тибя, Натащь...
  
   Посреди этого монолога Карен захрапел, вначале деликатно, но вскоре уже вовсю ивановскую. Наташкой овладело тихое бешенство, её необработанное тело не хотело вот так просто отдать Карена в руки отца Морфея, но... было поздно. Имаго, стиснув зубы, посмотрела на спящего Карена с большей злобой, чем на 'старого хача' в чате, отвалилась от Карена, словно не насосавшаяся пиявка, машинально положила одну руку на ногу Карена, вторую - безнадёжно - на всё еще полу набухший, так и не разрядившийся его член, и, хотя не сразу, заснула.
   Имаго почти не ела супа, всего чуть-чуть, а сон её был тяжел и тревожен, словно она одна опустошила всю кастрюлю. Сон её, как сон чеховской Каштанки, наполнили картины прошлого. Она видела себя в школе, прыщавой, в неглаженой форме с розовым бантом у левого уха, несущейся из уборной к двери класса под хохот парней-одноклассников; - чем быстрее во сне неслась она из уборной, тем громче и похабнее делался хохот. Внезапно Имаго очутилась в музыкальной школе и учитель музыки Варвара Ашотовна просила её спеть алябьевского 'Соловья', но Имаго издавала сиплые мужские звуки, а в руках Варвары Ашотовны вдруг неоткуда появился хлыст, каким дрессировщики в цирке полосуют зверьё. Варвара Ашотовна со всего размаху ударила Наташку хлыстом по щеке и тут Имаго сразу запела 'Соловья' голосом Антонины Неждановой, да так ладно, что члены Политбюро, оказавшиеся в Наташкином сне почему-то за столом приёмной комиссии, стали ей громко аплодировать, и один только Суслов вместо этого ковырял в носу большим пальцем...
   Снился Имаго школьный друг её и заступник хромой Вася, пятью классами младше, второгодник, ущербный. На самом деле никакой защитой для Имаги по причине хромоты и ущербности он не был, но во сне Вася с АКМ в руках распугал и вышвырнул всё Политбюро, потом схватил Варвару Ашотовну за волосы и стал таскать по всему классу, пока не окунул её лицом в клавиатуру рояля. На самом деле Вася был сирота и инвалид, от рождения лишенный здоровых мужских инстинктов, он видел в Наташке сразу и отца, и брата, и друга, и защитника-опекуна. Склонность Имаги к лидерству воплощалась в её отношении к Васе. Их взаимное чувство трудно определить - не друзья, не подруги, нечто бесполое, но это было трогательное и оберегаемое обоими чувство. Здесь же, во сне, Вася выпрямился, вырос и окреп, расхаживал по сну как хозяин и всё время пытался сделать с Имагой то, чего рядом спавший Карен так и не сделал наяву. Но Имаго во сне не хотела, чтобы Вася так прикасался к ней, бегала от него, а он вдруг направил на неё АКМ и выстрелил. Имаго вздрогнула и перевернулась на другой бок, Карен, вовсю храпя, сделал то же, оба продолжали спать, повернутые друг к другу спинами.
   Снился Имаго заброшенный пруд в каком-то парке, будто идёт она с мамой (той самой, что теперь в Турции), на босу ногу по зелёной траве, но почему-то с лыжными палками. Мама идёт, а сама Имаго скользит, будто на лыжах. Имаго хочет остановиться, но не может и соскальзывает в пруд, в ужасе зовёт мать, но та, улыбаясь, идет дальше и исчезает за деревьями. Имаго старается плыть, а ноги её и в воде скользят как на лыжах, Имаго погружается в воду и медленно опускается на дно. На дне пруда Имаго видит какие-то кабинки с дверьми. Двери открываются-закрываются, из них выходят, в них входят угрюмые люди в милицейской форме. Те, что выходят, протягивают деньги странному человеку с очень знакомым лицом. Этот человек прохаживается вдоль кабинок, принимает деньги, улыбается Имаго и шепотом говорит: вот, дочка, это мои туалеты. Вырастешь, будут твои. Имаго от радости и восторга вдыхает всей грудью, лёгкие её заполняет вода, она теряет дыхание, чувствует, что захлёбывается, и хочет крикнуть: мама! Мама!.... Откуда-то сверху спускают канат, Имаго хватает его и кто-то, спасая, тянет её наверх. Но, оказавшись над водою, Имаго видит в руках уже не канат, а лыжную палку метра в три длиною, другой конец её держит Варвара Ашотовна. Варвара Ашотовна в маминых туфлях и поёт басом 'По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там'. Потом Варвара Ашотовна громко хохочет, фехтует палкой, грозит ею Имаго и со словами 'Я научу тебя петь, говёныш' прыгает в пруд. Имаго опять погружается в воду, ею овладевает ужас и безнадёжность, она снова на дне пруда вместе с Варварой Ашотовной, но всё изменилось как в театре: на дне вместо папиных туалетов теперь коммерческое отделение института мясомолочной промышленности, на котором так и не доучилась Имаго, а вместо Варвары Ашотовны Имаго видит милого пони с розовым бантом на левом ухе. Пони музыкально ржёт и скалит в улыбке желтозубую пасть. Имаго почему-то за ручку с бабушкой, как в детстве, бабушка смотрит куда-то в сторону, приговаривая 'Сейчас, внучка, сейчас, Наташенька, мы поступим'. Отпускает Наташкину руку и Наташка, словно в сомнамбуле, бредёт в сторону пони-Варвары Ашотовны, хочет сорвать с лошадиного уха розовый бант, но Варвара Ашотовна лягает Имаго задней ногою в живот, тут же раздаётся душераздирающий бабушкин вопль: ЛОШАДЬ! ЛООШАДЬ!! ЛОООШАДЬ!!!
   От бабушкиного крика и боли в животе Имаго мгновенно проснулась. Но её ужас, пережитый во сне, был не так страшен, как первые секунды пробуждения. Нет, боли в животе не было, но крик, этот душераздирающий крик ЛОШАДЬ! ЛОШАДЬ! продолжал раздаваться вне сна.
   Имаго вскочила и лишь тогда заметила, что Карен мечется по софе, во сне пытается кого-то обнять или ухватить руками, и при этом громко стонет и кого-то зовёт:
  
  - Лоша! Лоша! Лоша харощий, хачу тибя Лоша, вах, в попа хачу, ара, давай в задниц, Лоша!
  
  - Чтооооооооо? - завизжала, приходя в себя, Имаго.
  
  Она сорвала с Карена одеяло и увидела его до упора эрегированный член. Вид его привёл Имагу в исступление.
  
  - Какой Лёша, а? Педик несчастный! Пшел вон, пидарас! Пшел отсюда, сказала
  
  Разбуженный Карен ворочал глазами, одной рукой прикрывал член, другую протягивал, защищаясь от Имагиных тумаков и пощёчин, и ничего не соображал.
  
  - Лёша? Какой Лёша, такой же педик? Импотент несчастный, вон отсюда!
  
  Карен быстро оделся, бормоча оправдания и повторяя
  
  - Натащь, щто гаварищь, ара? Натащь, вах, харощий, тока тибя хачу, Натащь...
  
  - Только меня? А Лёшу? Убирайся, старый хач, пидарас, слышь что сказала!
  
  В передней Карен долго шарил по полу в поисках носок, не нашедши, надел туфли на босу ногу и стал испуганно вертеть замок Наташкиной двери. Дверь не поддавалась. Имаго выскочила в коридор, сразу открыла дверь, с размаху влепила Карену прощальную оплеуху и вытолкала вон. Только захлопнув за Кареном дверь она поняла, что это не сон, что она уже проснулась. Комок подступил к горлу. За окном было уже светло, поначалу она хотела плюхнуться в постель и заснуть, но, глянув на часы и, увидев, что времени полпятого утра, Имаго подавленно направилась к компьютеру, включила, пока тот загружался, вытащила сигарету. Закурила и села за клаву. В чате в виде точек остались ночные следы ростовского наркомана Тимоши. Записнуха долго не открывалась, открывшись, обдала Имагу холодом научного знания:
  
  Имаго
  
  1.Имаго - окончательная стадия индивидуального развития членистоногих животных со сложным жизненным циклом.
  
  2.У насекомых с полным превращением имаго развивается из куколки.
  
  3.У насекомых с неполным превращением имаго развивается из личинки (нимфы).
  
   []
   _____kozyavka mavritanskaya_____
  
  4.По рисунку гениталий имаго легко можно отличить от близкородственных молей: полосатой пасленовой, баклажанной, табачной и пасленовой.
  
  
  Сигарета повисла в обессилившей руке Имаго, а из её груди вырвался беспомощный, хотя и гневный вопль: - Это всё суп, суп, будь проклят этот суп, будь проклят.... Слёзы выкатились из Имагиных глаз и горошинами западали на клавиатуру.
   Спустя день она снова сидела в чате, строки капслока всё с тем же однообразно тупым Имагиным текстом мостили экран монитора...
  
  23 октября 2004 года ____________________________________________________________________________________________________
   П О С Л Е С У П И Е:
   Давно-давно некая амбициозная парикмахерша Наташа Имагина, метившая в "визажистки", была осажена мною в сети. Я указал ей истинное её место: парикмахерское кресло. Вот уже в течение двух лет после этого парикмахерша с ником Имаго публикует от моего имени по всему инету идиотские посты, реплики и объявления, руководствуясь своими парикмахерскими представлениями о вкусе и о смешном. Знаю, что действия такого рода никому неизвестной парикмахерши в отношении известного человека объяснимы одной лишь жгучей завистью, свойственной только плебсу. Я решил облегчить страдания парекмахерши, пообещал ей, выкроив время, увековечить её имя и ник в рассказе. Но стоило мне оповестить Имагу о сдержанном мною слове, как она, вместо того, чтобы радоваться, явилась с кодлой прыщавых мутантов на zhurnal.lib.ru. Всем стадом они зарегистрировались под моими именем-отчеством-фамилией (как всегда), то есть опять создали мой клон и нагадили: тиснули бессмыслицу, по их меркам оскорбительную и остроумную, оставив на неё комментарии того же свойства.
   Стоило мне опубликовать рассказ на форуме сайта Сергея Доренко (около 500 просмотров и реплик за сутки), нарушив его казённую мертвечину, как сразу Имаго явилась и туда, закатила пошлую истерику а ля чеховская Зюзюшка и наоставляла с полсотни идиотских постов - само собой - под моим именем. Делать это она продолжает по сей день. Я откликнулся на Имагин визит к Доренко незамысловатой "Одой Имаге":
  
   Ужель та самая Имага,
   меня не испугавшись, мага,
   на форум ворвалась!
   Не постеснялась ни Доренко,
   ни скифа, турка иль эвенка,
   стенаньям предалась.
   Ужель Имаге не поможем?
   Да нет! Дела свои отложим,
   Имагу бросимся спасать -
   - от театральных чар Асафа,
   сего коварного Калафа,
   уложим Имочку в кровать.
   К ней мимашелку мы приставим,
   подмышку градусник поставим,
   дадим снотворного и....спать.
  
   Пусть не ликует Фараджев-Кащей,
   веря в бессмертье искусства,
   встанет Имаго и сварит нам щей:
   свёкла, горох и капуста.
  
   Любезные читатели, всё это может показаться не стоящей внимания чепухой, но... ! В нынешнее время - "ВРЕМЯ ПАРИКМАХЕРОВ" - бесчисленные имаги, эти "парикмахерши" и прыщавые мутанты всех мастей клонируют реальных людей и пакостят от их имени всюду, куда ни пролезут. Они так и норовят пробраться в "визажисты" под чужим именем и за чужой счет. Будьте внимательны!
   24 октября 2004 года
   Асаф Фараджев
Hosted by uCoz